Главная » проза » Рассказы

Рассказы

проза

Борис Фельдман

Эти коротенькие рассказики не претендуют на литературно-художественные достоинства. Собственно, это обычные музыкантские байки, которые я рассказываю за накрытым столом друзьям, жене, детям. Жаргон и ненормативную лексику я постарался исключить, хотя, это обедняет звучание. Если этот опус хоть немного развлечёт кого-нибудь из читателей, я буду рад и счастлив.

Просторы.

Свадебный банкет проистекал в столовой станкозавода, месте достаточно просторном, демократичном и удалённом от городского центра. Наличие рядышком медицинского вытрезвителя не смущало ни хозяев, ни гостей: по отношению к ним. «вытрезвительщики» всегда были деликатны. Семьи «брачующихся» были из соседнего с Новозыбковом села, какого точно, я уже не помню, прошло лет тридцать, с тех пор. А на селе в наших краях есть традиция… нет, скорее не традиция, а обычай, ибо традиция-это обычай общенационального масштаба: дарить подарки в форме раздела каравая, большого белого хлеба, похожего на украинскую поляницу, да и пришедшую из тех соседних краёв, вероятно. Отношение к этому долгому, по времени, действу предельно серьёзное, и потому, пока идёт «разделка», пока многочисленные гости не произнесут каждый торжественное слово, не выпьет чарку водки и не одарит молодых, и застолье, и пение, и танцы прекращаются. Потому мы, музыканты, отыграв первый танцевальный антракт, и договорившись с хозяином, перешли дорогу от столовой до кустиков на берегу озера Карна, и разлеглись на травке, захватив с собой пиво и бутерброды, держа в поле зрения вход, откуда нам должен был поступить сигнал о продолжении банкета.

…Тепло, солнечно, лёгкий хмель от пива, лениво поднимающийся вверх, в полном безветрии, дымок сигарет… Приятно шуршащий по карманам гонорар, полученный авансом…

Через полчаса к крылечку столовой подъехали пять больших грузовых  автомобилей с высокими надстроенными бортами, украшенные берёзовыми ветками, в которые, с гиканьем и свистом, с пением разудалой песни «Маруся, раз, два, три, калина…», моментально погрузилась вся, поделившая каравай, свадьба, и эта живописная автоколонна в момент унеслась по Замишевской улице… Мы не то что удивились, не то слово, изумление наше было просто беспредельным!

Зайдя в помещение, где, только что, веселилось около ста человек, мы застали официанток, убирающих столы, и хозяина этой, так и не доигранной свадебки, рассчитывающегося с ними. Спасибо, ребята, глядя на наши удивлённые лица, поехали мы к себе, нету тут у вас, понимаешь, простору! Сел в УАЗик к жениху и невесте, и погнал вдогонку ищущей раздолья, свадьбе…

Не по чину…

На цыганских свадьбах тоже делят каравай, но со своей  национальной спецификой: приглашённые чинно сидят за столом, а вызванный тамадой гость выходит к музыкантам, танцует несколько тактов немудрёной песенки «Радану-дану-данай…», поздравляет молодых, ему подносят чарку и кусок каравая, представляют его пышными, выдуманными, шуточными титулами, и он бросает на поднос подарок, чаще всего просто деньги.

…Вот выходит невеликий ростом, худенький мужичок: ярко-зелёная дорогая сорочка, клетчатый «клифток», сапоги коричневой кожи, танцует, выпивает, поздравляет, его представляет тамада: «Дважды Герой Советского Союза, генерал-полковник, Заслуженный Кочегар замишевской средней школы дядя Коля Серебряный!!!» и дядя Коля бросает на поднос четвертной, тот ещё, советский, разумеется.

-«Дядя Коля», мягко упрекает его тамада, «ты же генерал-полковник! Лётчик-космонавт СССР!!!»… И дядя Коля добавляет лихим жестом ещё пятьдесят рублей… Овации… Следующим «на каравай» вызывается «Маршал Советского Союза…»

Заказ.

В начале восьмидесятых годов, в нашем городе был настоящий бум разнообразных банкетов: свадебных, юбилейных, по присуждению почётных званий, новых высоких должностей, просто корпоративных вечеринок, и музыкальные коллективы стали настолько востребованы, что их просто не хватало для обслуживания этих торжеств, поэтому появились мобильные составы из небольшого количества музыкантов, собранных по принципу умения играть «от фонаря», то есть опытных и мастеровитых. Чтобы вести вечер, учитывая социальный, образовательный, возрастной состав гостей, и выбирать соответствующую музыку, дабы тонус вечера не спадал, выбирался один из лабухов, чаще играющий на солирующем инструменте в качестве распорядителя. Вот на таком корпоративе и работал квартет под управлением саксофониста Валерия Касатки. Эстрадка в те времена была в виде трёхступенчатой приступочки, в левой части которой стояла деревянная решёточка, увитая чем-то вроде плюща, эта решёточка сыграет свою роль в последующем повествовании.

Ресторан «Берёзка», известный любому новозыбковцу, был отстроен к юбилею ВОСР, то есть, пардон, Великой Октябрьской Социалистической Революции, а точнее, к 50-летнему её юбилею, и имел, кроме основного ресторанного зала ещё и столовую-кафе, а буфет с алкогольными напитками находился в её конце. Те читатели, что постарше, должны хорошо помнить, что продажа алкоголя в городе прекращалась в 19 часов 00 минут, а так как специфическая жажда не оставляет любителей томных вечеров по приказу правительственных декретов, то понятно, что народная тропа в этот самый буфет не зарастала. Курьером-посредником между любителями незатейливого винца и буфетчицей была бабушка-гардеробщица, имевшая за перемещение вожделенных сосудов из логистического центра к розничному покупателю свой заслуженный процент. Решительные же адепты покупок без налога на добавленную стоимость умудрялись протыриваться к буфету самыми фантастическими способами. Мне казалось, что они умеют летать на метле, материализоваться из воздуха и прошли подготовку в школе ниндзя. Единственное, что их всех объединяло, так это синева не глаз, но лиц.

Один из когорты всепроникающих обожателей портвейна №72, достаточно «нанектарившийся», не отходя от места приобретения этого легендарного уже продукта отечественного виноделия, не удовлетворился тихой физической радостью от его безудержного потребления, захотелось ему и пищи духовной, а именно: послушать в исполнении оркестра огненной, чарующей и в то же время томной «Цыганочки». С «выходом», разумеется. О чём, подойдя к Валере Касатке он, с напором и заявил. «Мужик», говорит ему Валера, «отвали, корпоратив здесь, мы наняты на весь вечер, и заказы не играем. Внял?»

Мужик отошёл за решёточку, ту самую, увитую плющом, и прикинулся ветошью.

…Вечер шёл своим чередом, градус веселья плавно повышался пропорционально выпитому, съеденному и оттанцованному, когда Валера Касатка, окинув зорким взглядом честную компанию, решил: народ до «Цыганочки» как раз созрел, достиг, как говаривал Андрей Миронов в знаменитом фильме, кондиции.

«Чуваки, внимание!» – сказал он музыкантам вполголоса, «Цыганку» лабаем!» – и поднёс мундштук саксофона к губам, взял воздух…

Мужичок, бодренько выскочивший на середину зала и принявший третью позицию, громко крикнул, притопнув воображаемым каблуком: «Цыганку мне, чуваки!», и музыканты, не могущие уже остановиться, разразились вступлением…

Валера Касатка, держась за решёточку, чтобы не упасть от смеха, никак не мог поймать мундштук саксофона ртом…

Лыман.

В 1970 году, на двадцать первом году жизни, обрыдли мне долгие зимы, наш скучный городишко, родной станкостроительный завод, ребята из группы «Грифы», с которыми я играл, ушли служить в ряды советской армии… Самое время было подумать о смене обстановки и дальнейших жизненных перспективах. Тут как раз двоюродный дядюшка мой приехал в гости к престарелой своей маме, а служил он проректором херсонского гидромета, так что всё разрешилось быстро и без затей – в конце августа сошёл я с поезда «Гуляй-Поле – Ясиноватая», или как-то в этом роде, на пустынный херсонский перрон – в городе свирепствовала холера. Чемодан я оставил в камере хранения, деньги и паспорт передал на хранение дяде, и отправился в общежитие, имея при себе 10 (десять) рублей с мелочью, «олимпийку», белые пижонские штаны и сандалеты на босых ногах – жарко…

Назавтра обнаружилось, что вокзал с неоновой надписью «Херсон» забит досками без объявления войны, камера, где томится мой чемодан с вещами, не функционирует, а дядя уехал в Харьков, к больной дочери…

Ввиду опасности заражения холерным вибрионом, в автоматах с привычной газировкой продавалось сухое вино – кислая среда вибриона губит со страшной силой, но на сколько хватит моего последнего червонца после прогулок вдоль этих автоматов?  А пить хотелось постоянно… Напрягать родителей было совершенно не в жилу… Как и где заработать в чужом городе, накрытом бедой? Без паспорта, без носков, в бывших белых штанах, с волосами до плеч и трёхдневной небритостью? Это нынче щетина на юной физиономии в моде, а тогда времена были строгие, комсомольско-молодёжные были времена…

Всё решил случай: я стоял у цистерны с квасом, и обедал пирожками с требухой по пять копеек штука, запивая это сказочное блюдо квасом. Такие вкусные и дешёвые пирожки и квас бывали только на юге, для коренного новозыбковца, знающего только каменной твёрдости «пончики» с застарелым «повидлом» это была экзотика… К служебному входу кафе напротив подъехал небольшой автобус, и из него молодые люди стали выносить музыкальные инструменты и аппаратуру. Мгновенная мысль: да кто и поможет, как не коллеги-лабухи? Оставил свой квас, метнулся на другую сторону улицы, и несу уже, в паре с красивым парнем южной внешности самую тяжёлую колонку мимо бурого медведя тяжёлого веса в ливрее – швейцара, то есть…

Роберт Карапетян легко входит в моё положение: поработай на бирже, покажи, что умеешь, тройник дам, башли будут, сочтёмся… Барабаны – дело родное и знакомое, ещё в школе №2 на них начинал… Занятий нет до октября, свадьбы, юбилеи, банкеты в большом городе каждый день, только успевай с барабанами поворачиваться… «Ай, Одесса, жемчужина у моря», с неизгладимым кацапским акцентом пою я из-за барабанов, на мне штатские джинсы марки «Lee», свежие носки, вельветовые мокасины, я выбрит, впервые в жизни, кассетой с двумя лезвиями, курю «Ротманс» и забываю получать стипендию, к досаде и зависти старосты… Хватает и на мотор, но прошу шофёра высаживать за пол-квартала от нашей бурсы: борзеть не нужно…

Лафа кончается через полгода: преподавателя климатологии, пожилую даму строгих нравов занесло на банкет к коллеге… «Стук» в деканат, и ваши не пляшут… Советский комсомолец-студент имеет право подрабатывать разгрузкой вагонов, судов, подметанием дворов и улиц, а умением музыканта ни-ни…

Вот тут в моём повествовании и появляется Спиридон Христофорович Лыман, с ударением на втором слоге фамилии, то есть, ЛымАн – так по-украински звучит нам привычное слово «лиман», то есть морской залив, опреснённый впадающей в него рекой. Днепро-Бугский лиман в Очакове, например. Понятно, что в приватных беседах Спиридона Христофоровича называли просто Спиро Хетовичем, хотя на свою бледную вредную микроскопическую тёзку он похож не был: высокий, мощный старик, с копной седых волос в «политическом» зачёсе, загорелый, черноглазый, красиво морщинистый, колорит в чистом виде, короче. Он виртуозно играл на альт-саксофоне, виртуозно, не прерывая мелодии, выпивал предложенную рюмку коньяку, проходя меж столиков бара «Перлына стэпу», виртуозно врал о том, например, что играл в ресторанах Херсона и Николаева ещё при оккупации этих мест греками, в гражданскую войну… Хотя… Бог его знает, сколько ему лет, кто он по национальности, я не ведаю до сих пор. Он представлялся то турком, то греком, то болгарином, то караимом (что-то вроде крымских евреев), а скорее всего, он впитал кровь всех причерноморских народов.

Вот такой человек, редкий в наших широтах, пригласил меня взять бас-гитару в своём составе, сказав, что гитаристы топчутся в каждой подворотне, а грамотно и точно играющий басист будет всегда востребован. Забегая вперёд,  скажу: он таки был прав на 100%… Зачем ему, «королю» херсонской музыкальной биржи, без санкции которого ни одна дудка не смела пропиликать, ему, регулирующему цены, не позволявшего никому конкурировать, демпинговать, промышлявшему широко спекуляцией, контрабандой, державшему ментуру в шестёрках, имевшему единственный в городе «Вольво», белому как снег, ещё и лабать в кабаке, Бог знает…

В те годы шла борьба с «парнасом» – то есть, с незаконными заработками ресторанных музыкантов за исполнение музыки «на заказ». К Лыману подошёл кавказского вида мужчина, в кожаной куртке, с золотой фиксой, попросил сыграть «Тбилисо», дал червонец, и тут же пригласил понятых, взять Спиро с поличным. Обыск ничего не дал: Лыман сунул «дикан» в рот, сделал глотательное движение кадыком, запил рюмкой коньяку: инцидент был исчерпан…

Через десять минут после ухода «грузина» и его команды, Спиро вынул мокрый «дикан» откуда-то из района миндалин, и подозвал официанта: принеси вина, дорогой… Что-то в горле першит… И, положив на колени гавайскую гитару и вытащив из кармана алюминиевую расчёску, заиграл невероятной красоты и томности вальс…

«Машина времени»

Вася Подберёзский, хотя и работал бригадиром часовщиков, но музыку обожал, поигрывал на гитаре, любил попеть, и даже на работе находил время поупражняться в постановке гитарных аккордов, схемы которых я ему подарил. В перерыве занятий Вася включал магнитофон, наслаждаясь фонограммами профессионалов от попсы.

У мастера Бориса Скворцова было прозвище «Банан», которое он терпеть не мог, и обращаться к нему, используя ненавистную кличку, мало кто рисковал.

Бригадир Подберёзский надыбал где-то песенку какой-то знойной женской группы с припевом «Бананы, бананы, эх, бананы…», крутил её в режиме нон-стоп, хитро выглядывая из своей загородки, выясняя степень раздражения Бориса Скворцова. Борька тихо сопел, корпя над часами, с опасной частотой наливая на два пальца в стакан крепкой жидкости, до поры до времени действующей успокаивающе, затем, схватив в руку большой будильник с чашечками звонков, быстро проследовал за загородку к бригадиру, где и отоварил последнего этим примитивным тяжёлым прибором по голове, разбив заодно и часовую лупу у того на лбу…

…После обеденного перерыва магнитофон про бананы больше не пел, а бормотал тихонько что-то из «Машины времени», Боря Скворцов спокойно ковырялся в очередных часах, как вдруг громкость фонограммы резко повысилась, и на полную катушку зазвучало: «Что за глупый скворец, что за глупый скворец» – вопрошали Макаревич и Кутиков…  

…Здесь мы милосердно опустим занавес…

Жок.

Олег Шульгин закончил, в своё время, хореографическое отделение Брянского культпросвет училища, работал в ДК станкозавода в Новозыбкове, потом переехал в соседние Клинцы, где стал худруком, но танцев не бросал, подрабатывая на полставки немножечко икорки на свой бутерброд. Разнообразием его балетмейстерские фантазии не отличались: ставил он везде и всегда молдавский танец «жок», в котором сам же и солировал, с гиканьем и индейским улюлюканьем вылетая из-за кулис, одетый в мягкие танцорские сапожки, баранью «молдавскую» шапку и в вышитый жилет… Остальная масса самодеятельных танцоров создавала фон, водя красочные и многофигурные хороводы.

В этот раз мы подыгрывали коллективу общества слепых и слабовидящих на отчётном концерте. Олег, оттанцевав преамбулу, встал впереди хоровода, слепые и слабовидящие, положив руки друг другу на плечи, пошли за ним, подпрыгивая на сильную долю. Что  произошло, трудно сказать, может быть, балетмейстер принял лишние пол-стакана за кулисой, но только он, побалансировав на краю оркестровой ямы, изображая руками махолёт, и поняв, что ему не удержаться, раскинул руки в стороны, словно в рукава его была продета швабра, и с криком «стоять!!!» рухнул в яму прямо на турецкий барабан… Слепые и слабовидящие посыпались ему вслед, словно кегли, и только стоящая там, внизу, арфа резонировала при каждом следующем приземлении очередного танцовщика…

…Скандал был жуткий, хотя, обошлось ушибами и испугом для подопечных…Пришлось Олегу не только «переквалифицироваться в управдомы», как у классиков, но и уехать на пару тысяч километров севернее родных Клинцов, и уже там открывать экзотику молдавских танцев аборигенам северных лесов…

Берёза белая…

«Берёза, белая подруга,

Прозрачных зорь, прозрачных рек…

Скажи, скажи, какая вьюга,

Тебе оставила свой снег…» (Из популярной песенки семидесятых)

Концерт ко Дню Освобождения Брянщины от немецко-фашистских оккупантов плавно пересёк свой экватор. Отработал сводный хор, отплясал танцевальный ансамбль, порадовали мастерством преподаватели и учащиеся музыкальной школы, дело шло ко второму отделению, в котором должен был выступить ВИА «Друзья песни», изюминка концерта, со своими солистами. Публика в зале сидела чинная: отцы города, партийный и хозяйственный актив, ветераны войны и труда, парочка высоких гостей из самого Брянска, из соседних областей Украины и Белоруссии, и для такой публики нужно было найти золотую середину между неназойливым звучанием усилительной аппаратуры и выразительностью, что для звукооператоров всегда морока…

Володя Соловьёв, солист ВИА, обладатель сильного и высокого баритона, решил перед выступлением немного взбодриться, тем более, что по торжественному случаю и наличию специального контингента, витрина буфета смотрелась просто обворожителено. Не спеша, с видимым удовольствием, Володя выпил сто граммов хорошего выдержанного молдавского коньяку «Нистру», зажевал бутербродиком с лососем, на десерт съел конфетку «Красный мак» и, с сожалением посмотрев в сторону ящиков с латвийским пивом «Марта алус», побрёл в гримёрку: пиво отягощало диафрагму, да и опасность отрыжки тоже нельзя было недооценивать…

…Конферансье концерта Леонид Желтенков, одетый в элегантную серую тройку в розовую полосочку, в розовой же сорочке, жемчужных тонов галстуке и карманной вставочке, объявил: «Берёза белая», поёт солист ВИА «Друзья песни», лауреат конкурса «Хрустальная лира» Владимир Соловьёв!» Ансамбль заиграл вступление…

…Володя Соловьёв был опытнейшим исполнителем, он пел на различных концертах, банкетах и просто в хорошей компании с раннего детства, никогда и ни перед кем он не смущался и не робел, сам владел баяном, на котором себе и аккомпанировал, эту песенку-«Берёза», которая звучала, в те далёкие годы, из каждого репродуктора, из каждого телевизионного приёмника, из каждого утюга и за каждым столом, Володя мог спеть с высокой температурой от гриппа, с бодуна и на опохмел, с любой строчки и с любого места, и что подействовало на него-то ли строгий отблеск очков областного начальства, то ли незнакомое действие редчайшего, в наших широтах, марочного напитка, но только пропев первую строку про «берёзу белую», он напрочь позабыл весь остальной текст, и продолжал пропевать, на все лады, «берёза белая, берё-о-о-за, берёза белая, берёо-о-о-за-а-а, берёза, бе-е-е-е-лая берёза…»… Музыканты, стоя в глубине сцены, вообще-то не слишком хорошо слышали вокальную партию, подзвучек тогда ещё не было, да и внимания на то, какой текст поется солистом, никто не обращал: у каждого своя партия, своя доля ответственности… Первыми насторожились ветераны: прекратилось шуршание обёрток от праздничных подарков и сувениров. Затем очнулся от навеянной мелодией меланхолии хозпартактив. Заулыбались директора предприятий, вероятно, нашедших некие аналогии с этой ситуацией со своим опытом выступлений на высочайших «коврах». Потом «берёза» достигла ушей руководителя «Друзей» Димы Клима, и он, пошатываясь и пятясь, скрылся со своей трубой в кулисе, где, прихватив зубами рукав пиджака, затрясся в смеховых конвульсиях. За ним последовали остальные музыканты, невероятным усилием воли пресекающие  позывы поржать, один Вова Стефан, только недавно освоивший игру на бас-гитаре, увлечённо боролся с трудными пассажами, приоткрыв рот и склоняясь к грифу…

Володя, посмотрев в сторону кулис, где музыканты конкурирующих ВИА, «Друзей песни» и «Акварелей» лежат друг на друге вповалку, корчась от сдерживаемого хохота, а смешливый Дима Клим уже просто плачет в истерике, а директор ДК, Семён Яковлевич Линпер, безуспешно пытается попасть горлышком водочной бутылки в стакан, и это у него не получается, понял: нужно как-то разруливать нелепую ситуацию. Неуклюже поклонившись взбодренному залу, вывалился в кулисы и он, со стоном присоединившись к рыдающей от смеха толпе музыкантов…

Лёня Желтенков, немного вспотевший, внятно объявил следующий номер: «На нашей сцене  солист ансамбля Леонид Фиролёненко!»   Пауза…  И, пожевав губами: «Берёза белая!»

Зал заржал в голос…

Гвоздь.

Директор парка Александр Максимович Добрянский был мужчиной средних лет, высокого роста, брюнет, красавец и обладал военной выправкой, что неудивительно, так как являлся отставным прапорщиком. Характером обладал прямым, резким. Всяческие узлы и узелочки, возникающие в многотрудной работе на ниве отечественной культуры предпочитал не развязывать с непривычным ему тщанием, а рубить, хотя, с подчинёнными своими, от главного бухгалтера до дворничих был сдержан, ровен и не давил должностным авторитетом.

Как многое из тех, кого принято называть «военной косточкой», Максимыч, как его звали за глаза, рюмку принимал нормально, и как говорят в народе, « банку держал». Рабочий день у директора парка, особенно летом, длинный и ненормированный, так что, расслабиться позволял себе Александр Максимович только в 20.00 пополудни, когда начинал работу на танцевальной площадке оркестр. Рок- и поп-музыка как таковые, директора интересовали только в той мере, что обеспечивали выручку, но уйти отдыхать, не прослушав любимую песню «Идёт солдат по городу», он не мог. Вот и в этот июньский вечер зашёл Максимыч на танцплощадку, дабы убедиться, что всё в порядке, лабухи и аппаратура готовы к танцевальному действу. Июньские дни долги, а потому, посетители танцев заходили на площадку лишь на третье отделение, когда на город и парк спускались золотые летние сумерки, и солнце прятало корону в листву старых лип. Что ж, работа есть работа, и музыканты играли для этих живописных и благородных деревьев, зачастую превращая это занятие в очередную репетицию. Находились любители это всё послушать. Они, видимо, и принесли с собою ящик креплёного вина, сделав музыкантам предложение, от которого те не смогли отказаться. Все мы бываем слабы, увы…

Поднявшись на эстраду, директор парка Добрянский поздоровался с оркестром, подавая руку каждому оркестранту, и когда очередь дошла до тенор-саксофониста Алекса Жевенко, с удивлением обнаружил, что от крепкого начальнического рукопожатия тот, паренёк спортивный и нехилый, съезжает спиной по стене, и только тогда, когда афедрон Алекса достигал  уровня кронштадтского фудштока, усилием воли, инстинктом, или чувством долга колени его распрямлялись, и цикл начинался сначала. В этом «сесть-встать» было нечто до боли знакомое прапорщицкому сердцу, и крикнув «отставить!», Максимыч позвал радиольщика дядю Женю на предмет освидетельствования по алкогольному запаху, который сам учуять он, понятное дело, не мог. Дядя Женя, инвалид войны, ветеран и орденоносец, лихо слил музыкантов в унитаз и дважды спустил воду…

Мог ли ветеран вооружённых сил, прапорщик в отставке, директор популярного в городе культурного заведения уйти, так и не прослушав любимой солдатской песни? Разумеется, нет! Однако, без духового инструмента эта залихватская песенка потеряет половину своей прелести! Прапорщики не сдаются, это известно всем, да и креатива в них поболе, нежели у какого-нибудь натовского сержанта. Максимыч зарулил в радиорубку, нашёл там молоток и громадный гвоздь, сантиметров в двадцать, поднял Алекса, вместе с саксофоном, в вертикальное положение и, задрав то, что называется «шкиркой» джинсовой куртки повыше, прибил её к деревянной стене гвоздём. Исполнитель на саксофоне Жевенко, обретя устойчивость, бодро расположил пальцы на клапанах родного инструмента, и долгожданная музыка полилась… Максимыч стоял уже посередине танцпола, полагая, что пригвождённый к стене лабух сыграет свою партию на «автопилоте»…

Что сказать: он полагал совершенно справедливо…

Когда говорят музы…

Кто не бывал в студенческие годы на сельхозработах тогда, в советские времена? Каждую осень, первый учебный месяц, все уезжали «на картошку», если это происходило в серединной России. На юге Украины, где учился я, осенью студенты занимались уборкой томатов, винограда, яблок, арбузов и дынь, что тоже не легко, но не так беспросветно, нежели сбор картофеля. Немаловажно и то, что на уборке этих южных культур платили несравненно больше, чем копейки за картофель.

Мы с однокашником Колькой Гриценко из забубенного махновского села Высоки Байраки, что на кировоградщине, бывшей елисаветградщине, работали грузчиками на бортовой автомашине, возили томаты в Херсон на консервный завод. Ходка стоила пять рублей, до завода езды было с полчаса, потому мы трудились, в поте лица, с рассвета до позднего вечера, оно того стоило. Кое-что и «налево» уходило, чего уж там…

Нашего водителя назначили совхозным завгаром, а заведующего гаражом, соответственно главным механиком всего хозяйства, и они пригласили нас с Николаем на прощальный ужин по этому поводу, попросив меня прихватить с собою гитару, их жёны любили попеть после нормальной рюмки. Стол был накрыт просто, но достойно: никаких газеток, никаких ножей, скатерть, посуда, борщ, домашняя колбаса, яичница на сале, солёные огурчики, фрукты… Не было только помидоров, они нам надоели за время уборки до отвращения.

Клёво посидели, попели настоящие украинские народные песни, каких не услышишь никогда в телевизоре, до полночи, и поплелись мы с Николаем домой, делая привалы на глотнуть и покурить, прямо степью. В вышине ярко горели Стожары, одуряющее пахло горьковатой степною травой, и сердцу хотелось праздника, а ещё лучше – карнавала…

…Войдя во двор общежития, где мы проживали, мы неожиданно увидели довольно плотную толпу молодёжи, чему возрадовались, в надежде на танцульку. Поддали мы  крепенько, поэтому, наверное, агрессивный настрой этой толпы не почувствовали. Я забрался, с гитарой, на козлы для пилки дров, и будучи в настроении, погнал подряд весь свой, немаленький в ту пору, репертуар… Высоцкий, многочисленные барды, «Червоны гитары», «Битлз», свежие тогда хиты из нашей попсы… Мне подливали, вокруг были внимательные и добрые лица, а в ногах сидела одна девчонка, и когда поднимала глаза, то казалось мне, что я в них сейчас завалюсь, как в два омута…

Наутро меня вызвал куратор нашей группы, молодой, не старше тридцати, преподаватель, у которого я, собственно, и одолжил гитару: он старательно и упорно пытался освоить игру на этом инструменте по классическому самоучителю Кузнецова, что бесполезно, по-моему.

Прикидывая, что бы я такого мог натворить по пьяни, и слабо соображая похмельной головой, зашёл я к нему в комнату.

«Ну, спасибо тебе, парень», сказал преподаватель, ты вчера своим концертом предотвратил начинавшуюся массовую драку между мариманами из херсонской «рыбтюльки» и студиозусами из львовского политеха, а наши, гидрометовские, всегда сторону мариманов держат, да ещё тут подкладка нехорошая: львовяне же «западенцы», и происшествие могли истолковать «наверху» как межнациональный конфликт, мало бы никому не показалось…

С этими словами он налил мне, салаге-второкурснику, пол стакана «Столичной» и свежего, ледяного томатного морса.

- Если хочешь, можешь на родину съездить до начала занятий…

Денег я успел заработать, а потому очень хотел…

Мне довелось познать успех. играя в компании друзей, во дворе, для соседей, на сцене и танцевальных вечерах, на областных и даже как-то раз на республиканском конкурсе, но этот ночной концерт для вооружившихся дрекольем парней, несомненно был моим звёздным часом…

Национальный гений.

Серёжа Лещинский был очень музыкален, можно даже сказать, что его Бог поцеловал, даровав ему редкий дар импровизатора. Рок-н-ролл и блюз любил он самозабвенно, импровизируя, с закрытыми глазами, явно ощущал от своей игры ни с чем несравнимый кайф.

…Первое отделение концерта в городе Стародуб состояло из песен советских композиторов, работали солисты, на сцене находился полный состав оркестра, с духовыми и роялем (расстроенным пианино «Десна»), и соло-гитаре доставались только редкие вставочки. Серёжа откровенно скучал, высматривая девчонок в зале, и направляя в их сторону световой «зайчик» от хромированного щитка своей «Музимы»…

В антракте к нам в кулисы поднялись местные ребята-музыканты: познакомиться, поделиться впечатлениями, посмотреть поближе на нашу аппаратуру. Один из них возьми, да и скажи Лещинскому что-то вроде: ребята все работают, а ты шлангуешь… Шутка, конечно, все так и поняли. Однако, Сергей завёлся, и попросил нас начать второе отделение забойной „Can’t buy me love“. Во втором отделением играла только бит-группа «Грифы»: три гитары, барабаны, орган и саксофон). Начали под занавес, и когда открылась сцена, Серёжа рванулся к рампе, изготавливаясь к импровизации на полном звуке, но наступил на свой же шнур, вырвав штекер из гнезда… Паузу заполнил Валера Касатка на саксе. Покорение публики началось несколько позже, Лещинский показал себя во всей красе, его гитара пела и рыдала, пальцы бегали по ладам в бешеном темпе, это был настоящий драйв, и он передался и партнёрам, и публике…

После концерта к Серёже подошёл растроганный мужичок, обнял его, и сказал: «Молодец, парень! Не только яурэи могуть!»

О пользе понтов…

Гена Прупес был невысок, обладал длинным унылым семитским носом, худ, и носил совершенно несоразмерные своему весьма среднему росту ботинки сорок пятого размера, потому его походка вызывала ассоциации  с хорошо откормленной уткой, с клоуном Юрием Никулиным и с лыжником, поднимающимся «ёлочкой» в гору…

Музыкантом Гена был слабеньким, бренчал немного на рояле, немножко дул в саксофон, был знаком с основными позициями гитарных аккордов, но умел делать это внушительно, и на дилетантов мог произвести впечатление. Узнав о планирующемся концерте в Красной Горе, где водились массово молодые, красивые и невостребованные девчонки, Гена напросился ехать с нами, в роли пианиста. Взяли его, чего там, думали: ну какой из него конкурент на амурной ниве?

…За роялем, или пиандросом, как мы его тогда называли, он изображал вдохновенную игру, выскакивал на авансцену кланяться, хлопал в ладоши поднятыми вверх руками, вызывая скандирование, а мы посмеивались: не вязалась такая манера поведения на сцене с нашими представлениями: рок-н-ролл и эти ужимки? Никогда!

…Когда мы грузили аппаратуру в автобус, и прикидывали, где отметим удачное выступление и неплохую выручку, мимо проплыл господин Геннадий Афанасьевич Прупес, ведя под руку умопомрачительную девушку, высокую, в белом платье на узеньких бретельках, с белым бантиком в чёрных волосах, в белых перчатках по локоть, в белых «шпильках» на  длиннющих ногах… А рядом, своею  утиной походкой переваливался этот хитрый понтярщик …

Стон, подобный волчьему вою пронёсся над полуночной Красной Горой… Классически многоголосый… Умеренно матерный…

Неполиткорректное сравнение.

Лёня Желтенков любил сцену, в молодости пел, а став постарше, занялся конферансом и чтением юмористических монологов. На артиста разговорного жанра он никогда не учился, но имел безусловно комедийный дар, и публика на его номерах благодарно смеялась, чего добиться не всегда могут даже хорошо обученные ремеслу артиста разговорного жанра, люди. Любой из нас припомнит такого балагура, они бывают в любом классе школы, в любой студенческой группе, в любом армейском подразделении: рассказчики анекдотов, пародисты, пересмешники… Вот и Леонид с успехом читал свои монологи много лет, а особенно он был популярен в селе Кожановка, подшефном колхозе станкостроительного завода: в любом концерте тамошняя публика терпеливо слушала и смотрела номера из программы, сдержанно аплодируя, но ждала только выхода к рампе своего любимца Желтенкова.

В эту поездку Леонид решил приготовить вещицу в другом жанре: частушки, под аккомпанемент  гармоники и балалайки. На сцену выходили два музыканта, декорированные фуражками с цветком, затем появлялся Леонид, в образе «первый парень на деревне», и под «страдания» пел некие куплеты, по тем временам, актуальные и весёлые. Всё шло как по маслу, зал стонал от смеха, приходилось даже паузы делать, чтобы дождаться тишины, пока не подошёл последний куплетик, ударного свойства, и звучал он дословно так:

                                                            Есть колхоз в деревне Стёжки,

                                                            Там скотине нет житья.

                                                            Свиньи выглядят как кошки,

                                                            Председатель как свинья!

…И тут все мы с ужасом видим, как в первом ряду наливается кровью лицо, словно у Волка в «Ну, погоди», когда он курнул от десятка сигарет сразу, у довольно тучного мужчины с маленькими серыми глазками, обрамлёнными белесыми ресничками, и становится совершенно понятно, что это председатель собственной персоной…

…Тяжко жить сатирику на Руси, где персонажи твоей сатиры бегают вокруг стадами…

А Лёня стал петь уже про зоотехника, понизив карьерную планку своего героя, что ни к каким эксцессам уже не приводило…

«Партизаны»

В 1983 году, в период раннего Черненко во главе партии и правительства, в Новозыбкове грянул большой лагерный сбор, и на берегу Ипути, недалеко от филиала ВИУА, были разбиты палатки аж на шесть батальонов «партизан». Новозыбковские мужики, как давно отслужившие срочную, так и недавние дембеля, вынуждены были покинуть свои рабочие места, семьи, у кого они уже, или ещё были, переодеться в бэушные х/б и стёртые кирзачи и отправиться в лес, кормить голодных и кровожадных комаров. Уклониться не было никакой возможности, сеть военкомат забросил широченную, и даже, несмотря на надвигавшийся областной конкурс ВИА «Хрустальная Лира», сам военком подполковник Башилов, по-доброму относившийся к музыкантам, отказал нам в отмазке. Группа «Солярис», работавшая в городском Доме культуры, пошли служить на двадцать пять календарных суток. Прошла неделя, уехал проверяющий генерал-майор из Москвы, «партизаны» оттопали перед ним парадным строем, режим смягчился, и директриса Раиса Ивановна Радченко сумела договориться, чтобы нас отпустили на неделю для командировки в  Брянск, как известно, город партизанской славы, для участия в вышеназванном конкурсе.

Прямо в автобусе мы отрепетировали обязательную программу: песню о родном крае и песню брянского композитора, а в качестве произвольной выбрали три песни из нашего танцевального репертуара: композиции группы «Воскресенье» «Ветерок» и «Кто виноват», и на коду – «Сердце не спит», такой премиленький рок-н-ролльчик от эстонского певца Тыниса Мяги.

Нам всем, «солярикам», исполнилось по тридцатнику, примерно, период «громко и хреново» остался далеко позади, звучание у нас было очень приличное, по тем временам, потому в своей победе мы и не сомневались, особенно послушав чахлую группку «Маски» из Брасова, да блеяние клинцовской самодеятельности. Отработали чётко, знакомые брянские лабухи уже поздравили нас с победой, когда мы узнали, что нам поставлены нулевые оценки. Оно бы и Бог с ним: этих «лир» и прочих «листовок» было у нас немерено, однако, захотелось узнать, за что же такая немилость? Директриса наша была просто в шоке…

«Разбор полётов» оказался просто скандальным: Мишин, курировавший ВИА в областном отделе культуры, сам музыкант, саксофонист, руководитель брянского ВИА «Стожары», обслуживавшего Олимпиаду в Москве, сказал нечто вроде того, что «последние стали первыми»: мы работали после всех, его бесцеремонно перебил инструктор обкома КПСС, поливая нашу группу и солиста Леонида Фиролёненко разве что не матом. Наш  руководитель, Володя Мисакович, классный гитарист и человек независимый, спросил у хулителя, довольно нагло, надо признать: а вы, ааще-то, музыкант? Инструктор приобрёл цвет спелого томата, и ничего лучшего, чем ответить вопросом на вопрос не придумал: а вы??? Я? Безмятежно ответил Володя. Нет, конечно. Я зубной техник…

Раиса Ивановна, уволить его в три секунды! – забился в истерике инструктор. Ага, сейчас! – ответила директриса, у меня на «соляриков» зал битком, кто мне будет выручку делать?

Я всю эту историю, скучноватую, быть может, потому вспомнил и записал, что это было моё первое столкновение  с идеологическим прессом и политикой вообще. Наверное, уже тогда, в 1983 году, «расцвете застоя», что-то начало меняться в атмосфере страны под названием СССР, если заслуженный работник культуры отважилась нелицеприятно возразить инструктору обкома…

А дело всё было только в том, что группу «Воскресенье», как идеологически чуждую, решено было разогнать, пару музыкантов из неё посадить, а тут мы, провинциалы, вылезли на областную сцену с текстом «один дурак, другой – твой враг», при этом, наш солист Леонид указывал пальцем в зал…

Завершился лагерный сбор, мы с Колей Кашиным, нашим барабанщиком, переоделись в цивильное, и пошли пешочком, предвкушая встречу с друзьями в пивнушке городского парка.

Сзади послышался шум автомобильного двигателя: нас догонял грузовик, его кузов был полон такими же дембелями-партизанами. Они остановили машину, чтобы взять нас с Николаем на борт. Один из «партизан», хозяйственный такой, рожа козлиная, попросил нас погрузить в кузов бесхозную доску, втоптанную проезжавшими машинами в грунт. С трудом оторвали мы эту тяжеленную деревяшку, а в это время водитель, которому надоела эта канитель, нажал на газ, и поехал, оставив нас с Колей стоять посреди лесной дороги с дурацкой доской на весу… Что творилось в кузове грузовика, словами не передать… Да и мы сами так тряслись от хохота, что доску-то бросить не сразу смогли…

 „Не сыпь мне соль на рану…»

-Не сыпь мне соль на рану,

-Не говори навзрыд,

-Не сыпь мне соль на рану,

-Она ещё болит! (Из популярной песни В. Добрынина).  

Работая на сотнях свадеб в качестве музыканта, на роскошных и скромных, на городских и деревенских, русских и цыганских, белорусских и еврейских, на смешениях этого всего, даже однажды на безалкогольной довелось, насмотришься всякого:  роскошных подарков, например – квартир, домов, автомобилей, бриллиантов, золота, но и скандалов, и конфузов, и разводов, прямо в течение банкета, и  свирепых драк, и с невестой на сносях, которую увозили на скорой рожать, но свадьбу без жениха представить себе трудно, согласитесь. Однако случилось и такое…

Столы накрыли в помещении небольшого кафе, где позже обосновался магазин «Мечта», человек на шестьдесят, накрыли щедро, красиво, аппетитно. Гости собрались к 17.00, и ждали жениха, который служил в Подмосковье, и должен был приехать вечерним московским поездом. Общались, вяло танцевали, часто выглядывали на улицу: не покажется ли свадебный кортеж… Прошёл час, прошёл второй, декорированная кольцами «Волга» вернулась с вокзала без долгожданного пассажира, и стало ясно: жених не приехал, а водка теплится на столах, салаты теряют товарный вид, повара и официанты растеряны, гости в недоумении, невеста близка к истерике… И хозяин дал отмашку: играйте «Прощание славянки», что служило сигналом «за столы!» Смущённо переглядываясь, покашливая и нарочито уступая дорогу друг другу занимали приглашённые свои места. Профессиональный тамада Саша Ситник достаточно ловко сумел сгладить пикантную ситуацию, произнеся длинный и обтекаемый тост, заставил гостей быстро выпить вторую, третью, и банкет покатил по привычным рельсам, захмелевшие люди быстро преодолели неловкость, водочка и закуска, которым не пропадать же, правда? сделали своё дело… Начались танцы. Невеста, в роскошном белом макси, стала в пару со свидетелем со стороны жениха, который, стараясь утешить юную сестру по несчастью мадам Грицацуевой, беспрерывно шептал её что-то на ухо…

Необычная свадьба катила к своему экватору, когда у оркестра дошла очередь до суперхита тех лет, песни Добрынина «Не сыпь мне соль на рану»… При первых же тактах этой незатейливой мелодии,  из глаз невесты хлынули невероятной обильности слёзы, схожие с теми, что льют клоуны на арене цирка, используя резиновую грушу, наполненную с водой,  и двух трубочках , закреплённых на висках. Народ стал заказывать эту песенку столь часто, что появились сомнения в их тактичности, ведь невеста исправно рыдала на полном темпераменте при каждом новом исполнении. Утешитель-свидетель свой платок давно выбросил, его пиджак тоже сильно пострадал от необычно обильного потока слёз… Да уж, ярче примера действия поваренной соли на раны душевные видеть нам не доводилось…

А невеста, через полгодика, вышла замуж за свидетеля, мы и им отыграли свадебку, на том же месте, в тот же час, а песенку про соль и рану нас попросили не исполнять больше вообще. «Ну почему меня не лечит время…»… Лечит, господа, лечит!

Через две зимы…

Сборный пункт областного военного комиссариата напоминал людской муравейник: там готовили отправку пополнения в Новозыбковскую дивизию, которая в шестидесятые годы дислоцировалась в южном городе Новороссийске, а после вооружённого конфликта с китайцами на Даманском была переведена в Комсомольск-на-Амуре. В эту, одноименную с нашим городом дивизию призывали много парней из Новозыбкова и района, поэтому подполковник Башилов, с которым у нашей группы сложились добрые отношения, попросил нас отработать получасовый концерт прямо на сборном пункте, чтобы проводы не были слишком казёнными и официозными.

Коротко стриженых ребят привели в большой зал, в котором мы расставили и настроили свою аппаратуру, и усадили прямо на пол, стульев хватило только для нескольких офицеров. Мне исполнилось в ту пору двадцать шесть лет, я был женат, подрастал маленький сын, но когда ты в рок-н-ролле, живёшь этим, отдаёшься этому, играешь музыку восемнадцатилетних, одеваешься как они, говоришь на их языке, то возрастная разница как-то размывается. Ещё вчера, на танцевальных вечерах, эти парни казались мне вполне взрослыми, они пили с нами вино, курили, уводили с танцев девчонок, иногда дрались… Теперь же, перед нами сидели на полу растерянные, усталые, похмельные, немножко испуганные… нет, не дети, наши младшие братья. Я именно тогда почувствовал себя взрослым, опытным мужиком. Захотелось приободрить младших земляков, одетых в старьё, с допотопными рюкзаками, сумками, даже чемоданами…

Один из офицеров представил нашу группу, и мы, на ходу перестроив программу, заиграли не всякую плановую «патриотику» и бодренькие песни типа «Идёт солдат по городу», а обычную танцевальную программу, которую эти ребята слышали весь сезон. У них глаза были на мокром месте, ей-богу! Песню Антонова «Зеркало» попросили сыграть на бис, сыграли, конечно, и я сказал, на прощанье, примерно следующее: «Земляки, вам предстоит проехать всю Азию,  с запада на восток, два года жить в казарме, жить среди сопок, которые гнетуще действуют на равнинного человека. Город Комсомольск та ещё дыра, и вообще вас ждёт нелёгкая служба, но через две зимы вы вернётесь в родной город, придёте на нашу танцплощадку, на которой найдёте своих подросших невест, найдёте нас, группу «Акварели», и мы сыграем для вас «Зеркало» по первой просьбе».

Через два года, весной, когда в парке открывался очередной летний сезон,  мы репетировали перед танцевальным вечером. Ко мне подошёл незнакомый парень,  с девушкой, поздоровался, представился  и объяснил, что он один из  призывников, бывших на нашем прощальном концерте. Этот концерт ему запомнился надолго, что всё получилось точно так, как я им тогда сказал в микрофон, что они с его девушкой принесли вина, и хотят угостить музыкантов и заказать песню «Зеркало». Пить вино в жару, перед работой? Только дурак откажется…

…Песню «Зеркало» мы уже не играли, но для таких случаев существует «талмуд» с сотнями текстов… «Гляжусь в тебя, как в зеркало…» звучало над весенним парком, а посередине площадки танцевала единственная пара: бывший солдат и его подросшая невеста.

С весёлым другом барабаном…

Похоронная процессия медленно шла обычным маршрутом к городскому кладбищу, на едущем впереди грузовике стоял гроб с усопшей старушкой, непосредственно за машиной шли безутешные родственники покойной. Чёрные платки, венки, похоронный марш в исполнении небольшого оркестра: дух-группы «Земляне»… В общем, всё как всегда. Вдруг нарушилась привычная музыкальная ткань похоронного марша: не стало слышно «доли», то есть, ритмичных ударов большого барабана, который задаёт темп. Недоуменно оглянувшись, музыканты с удивлением обнаружили стоящий на мостовой большой барабан, а рядом колотушку. Самого барабанщика словно простыл и след! Вячеслав Слесарев, прекрасный баритонист, волею судьбы вынужденный взять в руки барабан словно растворился во времени и пространстве. Без «доли» играть тяжело, потому,  матерясь про себя, к брошенному инструменту направился один из музыкантов, намереваясь заменить испарившегося барабанщика. Не тут-то было! Он даже оторвать от земли этот барабан не смог! Музыканты и парочка мужиков из похоронной процессии бросились ему на помощь, и они, всем скопом, поднатужившись, вытащили Славу Слесарева, висящего на барабанном ремне: он просто провалился в отверстый люк, за большим барабаном не заметив его, тогда как все люди, не обременённые такой габаритной ношей,  спокойненько этот люк обошли…

Есть такой апокриф, что командование американской армии, желая популяризировать службу в ней, затеяло конкурс армейских анекдотов, длиною не более ста слов. Победил следующий: «Рядовой Симпсон подпилил доску в сортире. Остальные восемьдесят четыре слова проорал сержант Фитцжералд, выбравшись из дерьма».

Ей-богу, Слава Слесарев ни на йоту не уступил в изощрённом богохульстве сержанту Фитцжералду. Тем временем, похоронная процессия разбежалась по обеим сторонам Красной улицы. Кто-то делал вид, что пытается закурить, кто-то просто прятался в кустах, безнадёжно пряча смеховые конвульсии, а звуки, доносящиеся оттуда, могли вызвать подозрение на охватившую всех массовую диарею. Слава надел на себя барабан, ещё плохо понимая, от чего спас его крепкий брезентовый барабанный ремень: дно люка было отнюдь не соломкой покрыто, оттуда вентиль торчал. Однако заиграть похоронный марш снова никто не смог, понятное дело… Уже и непонятно было, отчего трясутся плечи у женщин в чёрном, идущих за гробом, от горя, или от сдерживаемого смеха… Казалось, старушка-покойница сейчас поднимется и посмеётся вместе со всеми…

Обрати внимание, уважаемый читатель: новозыбковские барабанщики ходят не прямо, а немножечко бочком. Теперь ты знаешь, отчего.

На сломе эпох.

Конец семидесятых, День Победы, в городском парке открытие летнего сезона. На старой деревянной танцплощадке, называемой в народе «рюмкой», яблоку негде упасть. Продано было около одной тысячи входных билетов, а ведь многие попадали на танцплощадку,  минуя контроль. Например: двое парней покрепче заходили легально, становились на скамью, их приятель подкрадывался с внешней стороны «рюмки», подняв руки, ребята брали его за поднятые конечности, рывок, и одним гостем танцплощадки становилось больше. Правда, иногда, рассерженные менты вышвыривали такого акробата через бортик обратно в сгущающиеся вечерние сумерки, но дух приключения и желание сохранить тридцать копеек пересиливали. Перед танцами верхний край бортика намазывался мазутом, но в эту наивную ловушку попадали только новички, пытавшиеся влезть на танцплощадку самостоятельно.

Вечер шёл своим чередом, и образовавшаяся,  среди гостей небольшая драчка никого не насторожила: дело обычное, привычное, и  входящее в прейскурант: «Драку заказывали?» Как правило, мы останавливали музыку, если видели большие разборки, а здесь «махались» двое-трое парней, мало ли, кто-то кому-то на ногу наступил. Пространства у них не было, да и менты уже пробивались к эпицентру драчки. Как рассказывали потом очевидцы, кто-то из драчунов достал нож, и девчонки, не столько испугавшись, сколько пытаясь сберечь наряды, туфельки и причёски, стали заскакивать на сидения, причём, спасающиеся сконцентрировались практически в одном месте. Послышался жуткий треск, толстенные доски лопались, издавая звук, похожий на выстрелы, три секции деревянной танцплощадки рухнули наружу, и людская масса, с визгом, криками, посыпалась вниз. Знаете, мороз по коже, ведь я видел, как обшивали досками эту танцплощадку при помощи огромных гвоздей. Казалось, жертв не избежать. Народ, и дерущийся, и не дерущийся, к чести его бросился помогать пострадавшим. Обошлось несколькими переломами, синяками да царапинами, хотя гвозди торчали повсеместно. Пронесло…

К большому своему удивлению, тем же вечером я услышал рассказ о происшествии по радио «Свобода»!

Молодой новозыбковский мэр отстроил новую танцплощадку, в народе наречённую «клеткой», он лично принимал участие в её асфальтировании, но посещаемость танцевальных вечеров резко снизилась, наверное, неуютно стало танцующим на площадке, просматриваемой со всех сторон. А скорее всего, менялась эпоха: в моду входили дискотеки, где индивидуальность растворялась в шуме, темноте, толпе, где взрослые люди смотрелись противоестественно. Где циничным дядькам нетрудно было навязать свой лежалый товар тинэйджерам.                   

Диксиленд.

Ах, диксиленд, пыхтение  паровозов, первые автомобили, больше напоминающие кареты, многоязычный Новый Орлеан, устье великой реки Миссисипи, бесчисленные негритянские оркестры, играющие на духовых инструментах  военных оркестров времён войны янки с конфедератами, шляпы канотье, узкие брючки без стрелок, модный танец шимми…

…На финальный концерт областного конкурса ВИА и групп «Друзей песни» из ДК станкозавода не допустили. Я уж и не помню, почему, идеология вмешалась, кажется, сыграли что-то крамольное, а чиновник, какой-нибудь, подстраховался… Областной конкурс-мероприятие политическое было тогда, как ни смешно это нынче… Поскольку у ВИА «Друзья песни» лауреатских званий и многочисленных дипломов было в изобилии, то никто особенно не расстроился: накупили «кира», «бира» на вечер, и засели расписывать пульку, за преферанс… Играли далеко за полночь, легли отдыхать, когда светало. В семь утра, директор ДК станкозавода Семён Яковлевич Линпер вошёл в номер к музыкантам, и заорал «Подъём!!!» во всю силу своих лёгких. Спасло его от немедленной расправы не плачевное состояние чуваков с бодуна, не солидный уже, не мальчишеский возраст и не оглядка на чин, а пара поллитровок с водкой в высоко поднятых руках. За импровизированным опохмелом, Семён Яковлевич рассказал группе, что он тяпнул с кем надо, поговорил с нужным и влиятельным приятелем, и исполнить номер в заключительном платном концерте им разрешено. Руководитель группы Дима Клим был крайне озадачен: солисты не то, что спеть, «кукареку» произнести не могли, после вчерашнего, у музыкантов-картёжников глаза были, словно оловянные пуговицы… Что делать, что сыграть… Решили остановиться на старом добром диксиленде, хотя, конкурс «Хрустальная Лира» был вполне себе попсово-патриотическим, а стиль диксиленд, хоть и старинный, хоть и комический уже немножко, но джазовый, но новоорлеанский, но американский… Соломоново решение нашёл Семён Яковлевич, естественно: это музыка негров, Анжела Дэвис, Поль Робсон и Мартин… как его, на хрен… Лютый-Кинг… «Когда святые маршируют», в исполнении Луи Армстронга не слышали? Очень советую: эта музычка больного поднимет, мёртвого разбудит… Её и выбрали чуваки из группы «Друзья песни», её и объявила всесоюзно известная диктор Центрального Телевидения Советского Союза, народная артистка СССР Светлана Моргунова. «ВИА «Друзья песни», город Новозыбково!» Высокомерные москвичи всегда добавляют в название нашего славного города букву «о», что с них возьмёшь…

За кулисой, товарищ Линпер налил музыкантам группы, и так чуть живым, ещё по полстакана – это традиция, разгон. Ребята выстроились на огромной сцене ДК, того, что в Бежице, а мы побежали в зал, скрестить пальцы за них, чтобы хоть не попадали в оркестровую яму… Заскрежетало самодельное банджо в руках Андрея Сулоева, начал отсчёт ритма барабанщик Миша Клим, взял бас наперевес Вова Стефан-и понеслась… Труба, кларнет, тромбон слились в классической диксилендовой полифонии, из дудок попёрло то, что джазмены называют «чёрная душа», то есть, негритянская душа, тот неповторимый драйв, тот дух, тот хриплый звук, что превращает простых новозыбковских мальчишек в неистовых луизианцев, и публика быстро проникается этим мэссиджем, этим бешеным драйвом, а чувствуя отдачу зала, сами музыканты заводятся ещё больше, они солируют по-очереди, они уже соревнуются с друг-другом, они уже выдают такое, на что теоретически не способны, чему технически не обучены, и зал встаёт, завороженный, а в зале полторы тысячи зрителей, ребята уже раскланиваются, ещё плохо понимая, как они сработали, какой успех выпал им… Они в тёмных очках, чтобы глаз не видно было, но кажется, что их глаза светятся, и чувство у них одно: happyness…

Мы играли сразу после них, спели дежурную песенку группы «Пламя», и во рту от этой песни был привкус резины…

Я горжусь, что играл с такими музыкантами рядом, что был, и надеюсь, остаюсь их другом и коллегой… Именно такие музыканты, мнится мне, играли на свадьбе Ассоли и Грея, на бриге с алыми парусами… Не все они живы уже, увы, но и там, за жизненным горизонтом, у них и святые маршируют, уверен в этом!

Как регулировалась щедрость.

В то лето 1979 года, в деревне Кривец, точнее, в обеих сёлах, и в Старом, и в Малом, свадебные торжества тянулись нескончаемой чередой, каждые выходные, от Красной Горки, до того короткого осеннего возврата тепла, который называют в народе бабьим летом… Наша группа практически поселилась там, играя банкеты каждую неделю, на разных свадьбах, с раными женихами-невестами, разной зажиточности хозяевами, в разных дворах, но с почти одной и той же публикой: на селе застолье человек на триста вовсе не редкость.

Последний выезд на торжество под открытым небом шёл по накатанному сценарию, только вот приступать к разделке традиционного подарочного каравая отец невесты не спешил. Застолье чередовалось с танцами, танцы с играми, вот уже прошло стадо коров с выпаса, после чего первый день свадьбы заканчиваются, молодые уединяются, мужики торопливо засаживают «посошки», а женщины приступают к уборке, мытью посуды, музыканты сворачивают аппаратуру и инструменты, а о свадебных подарках никто и не заикался. Мы поужинали, тяпнули по паре рюмок, и уехали в близкий Новозыбков, отдыхать перед днём вторым.

…Примерно в полдень на столы, покрытые свежей полиэтиленовой плёнкой, стали ставить многочисленные яства: опохмелочный супчик на курином бульоне из кур, которые ещё час назад бодро клевали зерно, копчёную скумбрию, прямо из Калининграда, обожаемую новозыбковцами «московскую летнюю» колбасу, картофель, тушёный с телятиной и грибами, свежую закатку из томатов с огурчиками, домашние мясные копчёности… Словно бриллианты, сверкали запотевшие бутылки с водкой, вином, крепчайшим бимбером, короче: картина, достойная кисти великих фламандцев, прославившихся своими сочными натюрмортами…

Калитка и ворота были плотно закрыты на засов, первые, самые нетерпеливые гости-мужики и парни с достаточно помятыми физиономиями, покуривающие свои первые, доопохмелочные невкусные цигарки… Чуть позже стали подходить нарядные женщины, молодые девчонки, и все томились снаружи. Ровно в тринадцать ноль-ноль отворилась калитка, оркестр заиграл цирковой марш, и неопохмелённым собравшимся гостям представилось волшебное зрелище длинного, уставленного вкусностями стола, а также сосуды с жидкостью, утоляющей жажду вполне определённого свойства…

Молодые, уже не жених и невеста, а законные муж и жена развернули большой мешок из тонкого холста: одаривай и заходи! Измученные ожиданием мужики, делая рефлексивные движения кадыками, громко глотая слюну, рванули вперёд, за ними устремились дамы, и импровизированный рог изобилия стал быстро и качественно наполняться купюрами…

Отец невесты только скромно улыбался, когда мы восхитились его креативным подходом: дык, я же, ребята, на всех свадьбах был, где вы играли, вот к осени кумекалка и сработала, осенило… Жаль, не было в то время видеокамер, забавнейший был эпизод, такого и в кино не увидишь… Простота нравов почти патриархальная…

Праздник урожая в деревне В.

Как проходила официальная часть празднования в честь урожая в деревне В., мне неведомо, по той простой причине, что нужда в музыкальном оформлении торжества возникала немного позже, когда председатель прочёл соответствующий мероприятию доклад, потные от напряжения содокладчики выступили в прениях, глядя невидящими глазами в выученные наизусть шпаргалки, и представитель района подвёл итог, давая отмашку началу части неофициальной.

Действо происходило на большой, окружённой вековыми соснами, покрытой шелковистой травкой, уютной поляне. На одной её стороне находился буфет на колёсах, заказанный в тресте столовых и ресторанов Новозыбкова, на другой – два грузовика с откинутыми бортами, на которых монтировалась музыкальная аппаратура, по периметру раскладывались скатерти-самобранки селян-колхозников и их гостей. Председатель, громко, в микрофон, поздравлял собравшихся незатейливым тостом, народ садился выпить-закусить, после этого начинались танцы. Гуляли широко, без оглядки, угощались друг у друга, пели, плясали, веселились… Почему-то любили модный тогда, французский шуточный танец «Утята», молодёжь со вкусом его танцевала, делая на припеве быстрый хоровод, а почтенные матроны отчего-то роняли слезу…

Необычно было другое: то здесь, то там, по краям поляны, вспыхивали спонтанные драки, причём, дрались не юные петушки, возбуждённые винными парами, а матёрые мужики среднего возраста. Тяжёлые кулачищи со свистом разрезали воздух, замахи были не менее ста восьмидесяти градусов, впечатление, что до смертоубийства дойдёт в сей же час, было полным и ощутимым. Удивляло отсутствие женщин рядом с драчунами: обычно, в таких случаях, они стараются растащить мужиков, виснут на них, визжат… Мы обратили внимание и на то, что на лицах боксёров-любителей нет никаких следов побоев, хотя казалось, что всё по-серьёзному. Спросили у местного молодого мужчины, водителя, что привозил-отвозил нас, в чём загадка? Ответ был прост: да кто же им даст поубивать друг друга? Друзья-приятели зорко следят за дракой, и во время удара, слегка дёргают бьющего за полу пиджака, или чуть подталкивают в корпус, вот и проносятся эти могучие «пачки» мимо цели, или вскользь…

Вот такое своеобразное рыцарство, вот такой дуэльный кодекс… Утеряно ли сейчас такое прагматичное благородство, или городской беспредел поглотил его? Не знаю…

Конкурс песни, похороны и птичье гуано.

Есть места, то ли в Индии, то ли в Непале, то ли в Бутане, короче, в местах, сколь экзотичных, столь и труднодостижимых, где предание покойника земле ли, огню ли, пучине ли морской, сопровождается не плачем, воплями, стонами и нанесением себе мелких увечий, а громким смехом, весёлой музыкой и преобладанием белых тонов в одежде. Обычай странный для наших широт, но чего только не бывало на свете…

Наш оркестр, представлявший ДК станкозавода, и его солисты выиграли, в очередной раз, городской конкурс песни, за что получил от руководства ДК денежную премию, которую было единогласно решено прогулять в ресторане «Берёзка», ибо других ресторанов в те годы в нашем Новозыбкове попросту не было. На застолье по принципу правой руки не хватало, поэтому было решено взять «халтуру», то есть, попросту, отыграть на похоронах в составе духового оркестра, благо, среди нас были музыканты, владеющие всеми необходимыми инструментами для воспроизведения похоронных маршей. Нужно пояснить, вероятно, что правило правой руки означает наличие таких денег в кармане, что можно закрыть правой рукой ту часть страницы меню, где напечатаны цены, и выбирать блюда и напитки только по их названиям, тогда как по правилу левой руки, закрывалась левая часть странички, а выбор заказываемого определялся только ценами, то есть, того, что подешевле.

…В те, далёкие уже, годы, похоронный оркестр собирался у дома усопшего (жмура, на жаргоне), играл «вынос», сопровождал катафалк, обычно простой грузовик с опущенными бортами, до кладбища, играя похоронные марши, и завершал музыкальное сопровождение последнего пути человеческого у отверстой могилы…

Всё шло своим чередом, ребята разобрали трубы, баритон, тенора, я взял бас, солисты Женя Ощепков и Лёня Фиролёненко-тарелки и большой барабан, соответственно. Подошли ко входу на городское кладбище, остановились у сторожки, ожидая распорядителя, который должен был проводить процессию к месту захоронения. Вышла пожилая женщина в ватнике, указала, где взять носилки, гроб с телом покойного перенесли с кузова грузовика на них, толпа ожидающих снова выстроилась в подобие колонны, распорядитель дал отмашку, оркестр взял первую ноту, и тут с голых веток огромных тополей, с карканьем и громким шумом крыльев, вознеслась ввысь огромная стая ворон, испуганная резким ударом большого барабана. Такой густоты бомбометания не было и при массированном авианалёте союзной авиации на город Дрезден в конце Второй Мировой… Пальто, куртки, шубки в мгновение ока покрылись птичьими погадками, досталось и трубам, и барабану, вместо звонкого удара тарелок прозвучало мерзкое «чвак», и раздавленное бронзовыми дисками птичье гуано густо брызнуло тарелочнику в лицо…

Конечно, те звуки, что издавали пришедшие проводить покойника можно было принять за рыдания и стоны, тем более, что лица были закрыты руками, а плечи тряслись, как у паяцев… Конечно, то, что доносилось из музыкальных инструментов, можно было принять за похоронный марш, при большой фантазии и отсутствии музыкального слуха, но это была смеховая истерика, усиленная вполне понятным табуированием подобной реакции, и никто и ничего не смог с собою поделать… Только с белыми одеждами случилась напряжёнка…

Я навсегда разлюбил птичье племя, разве что, кроме гуся на Рождество, а позже, птичий грипп и доктор Онищенко только усилили моё предубеждение.

Заключение.

В далёком 1967 году, уходя на службу в ряды Советской Армии, Володя Аграновский и Володя Стефан торжественно вручили мне, своему стажёру, барабанные палочки. К ним прилагался «маленковский» стакан водки «с натягом», и «курятина», то есть, бычок сигареты «Прима» на закуску. Проистекало сие действо на лестнице ДК станкозавода, на пролёт выше кабинета директора, где лючок на крышу, и разогнуться там не мог даже я, парнишка небольшого роста. Было мне тогда семнадцать лет, дело было на Пасху, поэтому на подвесной барабан ударной установки была прилеплена свеча, на корой я и концентрировал своё внимание, дабы не свалиться с эстрады вместе с барабанами.

В перерыве ко мне подошёл взрослый парень, одетый в серый костюм, бордовый галстук, обутый в узконосые «битлз-бутс» (да-да, в то время на танцы ходили в костюмах!), и сказал примерно следующее: «Ну ты клёвые брейки засаживаешь, пацан! Как тебя зовут?»

«Борис», отвечаю, эдак потупясь и ковыряя паркет носочком.

«Пошли, Борька, в буфет, я тебя пивом угощу!»

Так началась моя карьера лабуха.

А закончилась она в кафе «У Захарки», на очередном свадебном банкете.

Ко мне подошёл знакомый юноша, и попросил: «Дядя Боря, сбацайте рок-н-ролл, по классике, как во времена вашей молодости!»

Это был мой последний рок-н-ролл…

К этой публикации есть отзывы (12):

Оставить отзыв

• Новая публикация
• Войти
• RSS записей
• RSS комментариев

• Набережная 210
• Новостройка 63
• Будь проклят бог 57
• Серпухов 41
• Храм 34
• Был дом – заброшенный, сырой… 32
• Зимнее утро 32
• Малая родина 31
• Злынка 31
• Июнь 29

Подпишитесь на RSS для получения обновлений.

Выбрать рубрику музыка  (33) поэзия  (136) проза  (20) фотография  (57) Фотоконкурс «Мой Новозыбков»  (73)