Феникс из Карховки

Новозыбков. Синагога. Открытка начала XX в. Город немцам сдали почти без боя и, наверное, потому первые дни и недели прошли сравнительно спокойно. Правда, на площади снесли памятник вождю и повесили пятерых, среди них – директора сельхозтехникума и секретаря райсовета, но, скорее, не потому, что они были евреями, а потому, что были активными партийцами.

Повыгоняли евреев с руководящих должностей и из разных учреждений, детей из школ, на двери синагоги навесили большой замок, но до поры до времени этим и ограничились. Городские власти состояли из военного коменданта, трёх-четырёх офицеров, взвода охраны, поста фельджандармерии и привезённого откуда-то бургомистра — подагрического, но ещё шустрого старичка с козлиной бородкой и в непременной украинской вышиванке. Набрали было полицаев из местных, но то ли они оказались неспособными к службе, то ли полного доверия к ним не было, только некоторых разослали по домам до особого распоряжения, а с Закарпатья прибыло несколько полицаев «западенцiв» из карательного батальона. Держались они обособленно, служили не за страх, а за совесть, говорили на непонятном языке и в разговоры ни с местными полицаями, ни с местным населением не вступали.

По городу валялись листовки с призывам к местному населению «…ликвидировать жидов и комиссаров и… спасти Россию от власти жидобольшевиков».

В начале октября по приказу коменданта и бургомистра горожане еврейской национальности – стар и млад, — обязаны были носить жёлтую шестиконечную звезду. Выходить в город разрешалось только «полезным евреям» и по специальным удостоверениям. За нарушение — смертная казнь на месте. Мужчины уходили чуть свет на работы, возвращались затемно, приносили, когда буханку хлеба, когда горсть крупы, кормовую свеклу, несколько картофелин, капусту. Иногда удавалось выменять золотое кольцо или часы на муку, но частенько несчастных обманывали, подсовывая вместо муки обыкновенный мел.

В январе, на Крещение, вышел новый приказ коменданта. На сборы дали ночь; разрешалось взять ценные вещи и что-либо из одежды. Все ходы и выходы перекрыли патрули. Мало кто ждал самого плохого, а если и так, то держали эти мысли при себе. Говорили, что их наверняка повезут в какое-нибудь другое место, а когда кончится война, они вернутся домой. Вот только одеться надо потеплее и чтоб, не дай Бог, дети не простудились. На рассвете собрались у синагоги. Когда всех построили и пересчитали, оказалось их 950 человек – мужчин и женщин, стариков и старух, девочек и мальчиков. Немцы и полицаи вели себя на удивление вежливо: никого не били не грабили и даже не ругались, просто стояли, как вкопанные, согреваясь на морозе куревом и глотком-другим шнапса.

Колонна чёрной змейкой растянулась из конца в конец улицы. Некоторых стариков, которые не могли передвигаться самостоятельно, детей и больных везли на повозках, над которыми были прикреплены плакаты с надписью «МЫ ЕВРЕИ И ДОСТОЙНЫ СМЕРТИ». По сторонам стояли люди. Стояли и молчали, провожая глазами тех, с кем испокон веков жили рядом. Здесь они родились, выросли, женились, работали, растили детей и должны были умереть в своё время и своей смертью. Одни дружили с ними или только уважали, другие их не любили или презирали, но сейчас не было злорадства, только страх за себя и равнодушие других. Лишь кто-то один выкрикнул из толпы: «Ах, жиды проклятущие!», но его, видимо, одёрнули, и крик оборвался. Колонну повернули по направлению к железнодорожной станции, и тогда все поверили, что их не убьют, а увезут в другой город.

Одиннадцатилетняя Анечка Лифшиц никак не могла понять, что происходит. Почему евреи должны носить жёлтые шестиконечные звёзды, которые она прилежно и геометрически точно, с помощью циркуля, вычертила и вырезала из старой маминой кофточки. Почему они должны переезжать в другой город, когда у них такой уютный и тёплый дом? Почему её близкая подруга Света, с которой Аня дружила с первого класса и помогала ей, как отличница, по всем предметам, при встрече с ней отворачивается? Одетая в клетчатое пальто с заячьим воротником, в тёплой шерстяной шапочке, из-под которой торчали две аккуратно заплетённые косички, она здоровалась с вчерашними соседями, взирая детскими глазами на их молчаливые лица и на полицаев, которые отгоняли стоящих на тротуаре горожан, пытавшихся передать несчастным завёрнутые в узелок продукты. Соседке удалось бросить Ане тёплые варежки, но полицай тут же их отобрал, погрозив кулаком, и положил себе в карман.

На станции их отвели за пакгауз и посадили в снег, замешанный на угольной пыли с грязью. По кругу стояли немцы и полицаи с автоматами и овчарками, такими же злобными и дисциплинированными, как и их хозяева. Офицеры несколько раз уходили на вокзал, видимо, связывались с комендатурой. Чего-то ждали. Наконец, объявили, что неподалеку пути занесло снегом и надо их расчистить. Охранники отобрали сотню-полторы мужчин покрепче, построили и увели. Но почему-то не по рельсам, а в другую сторону. Через несколько часов послышалась недалёкая дробь пулемёта и тогда все поняли, что поезда не будет ни сегодня, ни завтра. Его не будет НИКОГДА! Говорят, что надежда умирает последней; сейчас она умирала первой.

Вскоре их подняли и повели. Кто-то бросил свои мешки и чемоданы, но педантичные немцы приказали взять их с собой. Мать Ани, Зинаида, стояла, прижимая к груди свёрток из одеяла. Тихо, почти неслышно посапывал во сне ребёнок — Анина сестра Верочка, которой всего несколько месяцев назад дали жизнь.

Её дедушка, Соломон, известный в городе портной, к которому приезжали даже из Брянска, уныло брёл во втором ряду, с трудом переставляя отёкшие ноги, и, задыхаясь в застарелой астме, бормотал под нос молитвы. Отец шёл в том же ряду, но с другого края. Перехватив отчаянный взгляд жены, он сделал какой-то странный жест рукой, будто хотел взлететь, и побежал назад.

— Стiй, падло! Нalt!..- хлопнули выстрелы, и отец, словно спотыкнувшись, с разбега упал лицом в грязь, и его широкополая шляпа, которую он надевал только по субботам, скатилась на обочину. Колонна остановилась, охрана смешалась, хриплым лаем зашлись собаки. И снова: «Давай, давай!», «Шнель», «Двигай, холера ясна!».

Колонна подошла к Карховскому лесу и остановилась у огромной, очевидно, выкопанной несколько часов назад глубокой ямы. Свежевырытая земля темнела высоким бруствером.

— Всем раздеться! – раздалась команда.

Кто-то завыл в голос, кто-то упал, забившись в безысходном отчаянии.

Одни торопливо сбрасывали с себя одежду, словно надеялись послушанием заслужить пощаду, другие медлили, пытаясь хоть на минуту — на две оттянуть развязку. Стоны, проклятия, крики, плач… Старики, женщины, подростки, старухи, девушки. Подталкивая пинками и автоматами, полицаи выстроили их в ряд, на краю рва. И… длинные пулемётные очереди. Кто сразу падал в ров, кто вперёд,
на землю. Полицаи ногами сбрасывали их в могилу, добивая раненых прицельными выстрелами. Следующие! Ещё одна шеренга, и снова пулемёты. Следущие! «Скорше, жiды, скорше!» «Schnell, Schnell!» «Давай,давай». На секунду захлебнулся пулемёт, и этого мгновения было достаточно, чтобы мать своим телом заслонила дочь, и в следующую мгновение, уже с пулей в груди, прошившей насквозь её и ватное одеяло, падая в яму, толкнула туда и Аню, успев на последнем дыхании крикнуть:

— Прощай, доченька!

Когда прекратилась стрельба, над Карховским лесом воцарилась зловещая тишина.

Сумки, сапоги, портфели, шубы, рубашки, валенки, кальсоны, рюкзаки, ботинки, пальто, шапки, фуфайки, брюки, шарфы и даже галстуки нелепо расцветили растоптанный грязный снег.

Надпись на обелиске в карховском лесу На дне ямы после первой акции остались лежать 950 человек, ещё час назад не верившие в такой исход. Через несколько дней, с последней акцией, там уже лежало 2860 человек – всё еврейское население города.

Закапывали, когда уже смеркалось. Немцы пригнали несколько военных грузовиков, работали при свете фар. Мороз ещё не успел прихватить рыхлую землю и потому работа шла споро. Через час трупы были кое-как забросаны землёй, и немцы покинули лес.

Поздно ночью пьяные полицаи хвастались трофеями, показывая полные карманы часов и ювелирных изделий, делили между собой одежду убитых. А в это время мужики с лопатами из близлежащей деревни уже рылись в яме, снимая с убитых сапоги, ботинки… всё, что ещё можно было снять.

Аня пришла в сознание оттого, что кто-то сильно ударил её по ноге чем-то острым. От боли вскрикнула и услышала чей-то шёпот:

— Тут, кажется, кто-то живой.

Помогли ей вылезти наверх.

Отдышавшись, вся в крови, Аня села на край рва и заплакала. Шёл снег, но земля была ещё тёплая и кое-где вздымалась от ещё живых тел, лежащих в яме.

Мужики отрезали ей кусок хлеба:

— Беги, жидовочка! Может, спасёшься! Только в деревню не ходи – сдадут тебя за мешок картошки.

Не разбирая дороги, Аня шла, дрожа от холода, лишь бы подальше отойти от этого зловещего места. Ноги сами вывели её к предместью города — Карховке. Задыхаясь, она присела отдохнуть в небольшой ложбинке прямо на снег и потеряла сознание.

Татьяна Бордовская Татьяна Суханова (в девичестве Бордовская) с наступлением темноты возвращалась домой через лес из пригорода города — Карховки, куда носила на продажу молоко, как вдруг услышала чей-то стон. Что произошло в этом лесу несколько часов назад, она ещё не знала, хотя выстрелы слышала. Оглянувшись по сторонам и никого не увидев, подумала, что показалось. Стон повторился, и Татьяна на этот раз решила осмотреть этот участок леса и увидела полуголую стонущую девочку, лежащую на снегу. Она подняла ребёнка, начала тормошить, но безуспешно: Аня в сознание не приходила. Сняв с себя ватник, она завернула в него ребёнка и стремглав побеждала домой за санками. Было уже темно, когда она вернулась. Аня лежала в том же положении. Татьяна уложила её на санки и, воспользовавшись наступившей темнотой, никем не замеченная, привезла девочку домой. Пришёл с работы муж – Александр, который работал машинистом в депо, что давало ему возможность передвигаться по городу в любое время. Совместными усилиями они раздели обмороженную Аню, одежда которой была вся в запёкшейся чужой крови, и, пытаясь привести Аню в чувство, стали растирать снегом, шерстью. Десять дней она находилась в бессознательном состоянии. Когда, наконец, им удалось привести её в чувстыо, узнали, что её зовут Аня Лифшиц, что она, как потом оказалось, единственная, кто осталась в живых после карховской трагедии.

Таня и Александр понимающе посмотрели друг на друга. Что им грозило за укрывательство еврейского ребёнка они знали, но эту тему никогда больше не затрагивали. Отогрев и накормив Аню, они постелили ей в погребе, где она и провела несколько суток. Лишь с наступлением темноты, погасив керосиновую лампу, Аня выходила из погреба. Аня Лифшиц (Суханова) Своих детей у Сухановых не было и, может, поэтому они отдали ей всю теплоту родительской любви. Никто из соседей даже не догадывался о том, что Татьяна и Александр прячут еврейскую девочку. Они никогда к себе никого не приглашали, да и сами старались ни к кому не ходить, а если и приходилось выходить за продуктами, то один из них обязательно оставался дома. Несколько раз немцы проводили облавы, находили прятавшихся коммунистов и евреев, тогда их вместе с теми, кто их прятал, прилюдно вешали на площади. Сосед-полицай, хвастаясь своей осведомлённостью, иногда пробалтывался по пьяной лавочке о предстоящих облавах и тогда они успевали перепрятать Аню или переправить к родственникам в деревню. Солнечный свет Аня увидела только в сентябре 1943 года, когда город был освобождён Советской Армией.

***
Татьяна удочерила Аню, дала ей свою фамилию. В родительский дом она никогда не заходила. Александр был призван в армию и в 44-м погиб где-то под Варшавой.

Через несколько лет Аня Суханова (Лифшиц) вышла замуж за Анатолия Исаковича, но, зная своё еврейское происхождение, до самой смерти Бордовской считала её своей мамой.

Всё пережитое сказалось и на здоровье Ани. Всю жизнь она страдала ревматизмом и болезнью сердца и в возрасте 74 лет умерла, пережив свою спасительницу на 10 лет.

P.S. Татьяна Леонтьевна Бордовская и её муж – Александр Суханов — остались у всех в памяти Праведниками, но, к сожалению, никаких документов о том, что они спасли еврейскую девочку, кроме нескольких свидетелей, нет. Архив города в годы оккупации сгорел, а в документах Анна Суханова (Лифшиц) была записана русской.

14 комментариев:

  1. Дм Шевцов говорит:

    Спасибо огромное автору за эту историю.

    Я учился в 8 школе, которая находится между РОСом и Карховкой. Когда я был школьником, наш учитель истории ПЕРЕГУДОВА ЕКАТЕРИНА ГРИГОРЬЕВНА рассказывала нам о этом расстреле. В те годы, она была маленькой девочкой, и видела эти колоны по городу лично. В ее рассказе тоже была история о спасении еврейской девочки, но во время конвоирования по городу, когда мать вытолкнула ребенка в толпу, а женщина в широкой крестьянской юбке просто укрыла ребенка, а потом потихоньку вывела и спасла.

    Рассказы Екатерины Григорьевны впечатлили нас юных сильно, не скрою. Нас водили на экскурсии к памятнику, к той братской могиле в карховском лесу. Но полное осознания той трагедии, честно сказать, приходит только с возрастом.

    • Неуч говорит:

      Во второй школе в восьмидесятых годах и ранее работала пожилая женщина, если не ошибаюсь, то учителем начальных классов. ФИО не помню. Рассказывали, что когда колонну евреев вели на расстрел, то её выхватила из рук матери какая-то женщина, чем спасла. Полицаи видели это, но, сложилось удачно — из местных… произошла небольшая перебранка, во время которой женщина с ребёнком скрылась.
      Эту историю помню с детства, потому могу пересказать с неточностями.
      А женщина, насколько знаю, отработала во второй школе много лет. Умерла где-то в начале девяностных годов в довольно преклонном возрасте.

      • Антонина говорит:

        Ее звали Вдовина Юлия Алексеевна, преподавала она немецкий язык. Хорошо ее помню, я училась в одном классе с ее сыном Игорем Комаровым. Мне ее историю рассказывали в варианте: русская женщина прикрыла фартуком (тогда носили поверх юбок).

        • Неуч говорит:

          Разве немецкий? По-моему преподавала она в начальных классах… да ладно, давно было могу ошибаться.
          …может и фартуком прикрыла… не суть. С фактом, указанным Дмитрием сходится. Скорее всего мы все пишем про одного человека и про один случай.

          • Anna говорит:

            Я знала Юлию Алексеевну, правда, истории этой о ней не слышала. Умерла она совсем не в преклонном возрасте, до 60-ти лет даже не дожила, насколько я помню. Была преподавателем иностранного языка. Создала во 2-й школе замечательный военно-исторический музей. Вообще, была человеком интересным, творческим.

  2. igorrod говорит:

    Потом тётя Аня проработала всю жизнь маникюрщицей

    • Яков Раскин говорит:

      Поскольку я являюсь автором этой истории, то могу добавить, что был очень хорошо знаком с Аней и Анатолием, но никогда не знал историю её спасения. В моей памяти она осталась красавицей с изщумительнойВ прошлом году я посетил Новозыбков и случайно встретил Исаковича. Он меня вспомнил, хотя мы не виделись лет 50. После его рассказа, я обещал написать очерк о чудесном спасении Ани и только спустя почти год выполнил его просьбу. Я удивляюсь только тому, что администрации города совершенно наплевать на подвиг, иначе это не назовёшь, Бордовской. Если бы воспоминания свидетелей послали бы вовремя в Иерусалимский институт Катастрофы европейского еврейства, то её признали бы Праведником Мира и до конца своих дней она бы получала неплохую пенсию.

  3. Anna говорит:

    Я хорошо помню Аню Исакович, в студенческие годы часто делала у неё маникюр. Она была очень красивой и яркой женщиной, приветливым человеком и умелым мастером. Спасибо автору за эту статью, мы не должны забывать о том, что несёт людям фашизм!

  4. Мария,13 говорит:

    Потрясающая история из тех, которые надо рассказывать и рассказывать.
    И сохранять в памяти людей

  5. Стефания(Людмила) говорит:

    Да,и я помню хорошо «нашу Анечку».Красавица-умница,но в глазах было такое,что невольно всегда становилось не по себе-ибо они хранили тайну и видели то,что нам не дано было.Сердце болит…Это она о своем сердце тихо так говорила.Немного,но никогда больше не говорила.Теперь я понимаю-почему-нельзя было говорить-боль эта была в тайниках ее души-и просто о ней,вспоминая,нельзя было говорить-очень страшно!Милая Анечка,только сейчас я прочитала,что пришлось тебе пережить…Прости,прости-недогадливые мы,легкомысленные были,как стайка пичуг…

  6. Раиса говорит:

    Историю спасённой еврейской девочки Ани я узнала в детстве от мамы. Аня работала маникюршей в парикмахерской, в доме быта на Советской улице. Она была очень миловидной женщиной с пышными вьющимися волосами цвета «тициан». Я всегда делала у неё маникюр и она порой говорила, что у неё болит сердце. Все мы понимали, что это — результат той страшной трагедии, участником и свидетелем которой она стала в детстве. Школьные учителя приводили нас на место расстрела евреев в Карховке. Местные жители рассказывали, что ещё долго шевелилась земля и из-под неё были слышны стоны. А ведь ещё две тысячи человек были расстреляны на Коммунистической улице и об этом свидетельствовала табличка.

  7. Евгений говорит:

    Действительно с возрастом понимаешь ужас трагедии.
    Во истину сильный человеческий поступок Татьяны! Вечная ей память!

    Из рассказов мне моей бабушкой которой рассказывали «бабы» из Карховки.
    У меня прадедушка попал на войну в самом ее начале. Где-то на Украине у него открылась язва (или онкология) которую нужно было лечить еще в довоенные годы. Он был списан, точнее отправлен умирать. Когда немцы вели на растрел евреев, его и других мужиков с Карховки пригнали со своими телегами. На телегах складывали одежду, драгоценности, и разную утварь. Прадеду стало плохо и он упал то ли в яму, то-ли рядом с ямой вообщем немец его пинками прогнал. Так мы потеряли лошадь. Через некоторое время умер и прадед. Если не ошибаюсь в 43-м.
    А еще когда колону вели по Мичурина стоял стон и плач. Один парень(11-14 лет), вроде по кличке или фамилии Берка/Беркин перебегал дорогу. Так немцы его в толпу к евреям затянули. Его чудам бабы спасли и оттянули сказав, что он не еврей.

  8. Dormidont говорит:

    Городок наш небольшой,но так насыщен интересной жизнью!событийность такая насыщенная,что может позавидовать областной город.И это не слова…А сколько замечательных людей жило в нашем городе!….А скльких потерял!….Летопись города просто необходима,как для потомков,так и для теперь живущих.Знаю местног поэта,который тщательно собирает историю и бережно записывает все происходящее,но ,к сожалению,для издания этого труда нужны определенные затраты,а его скудный бюджет этого не осилит.Местные власти,уверен,могли бы помочь,но при разговоре с ним я понял,что они стали в позу цензора, да еще ,как понял,лезут в соавторство.Вот он и бегает по знакомым и выщипывает крохи на опубликование своего труда.Может как то поможем ему?

    • Яков Раскин говорит:

      А сколько не хватает этому поэту, чтобы издать книгу? Сколько вообще стоит издать книгу в Новозыбкове? Могу немного помочь

Добавить комментарий для Стефания(Людмила) Отменить ответ

Войти с помощью: 

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Можно использовать следующие HTML-теги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>